Он не любил вылезать из норы днём.
Днём было слишком светло для его близоруких глаз-бусинок, которые лучше всего различали предметы безлунными ночами. Яркий свет размывал мир, и он то и дело наклонял голову вбок, прикрывая тенью высокого головного гребня то правый, то левый глаз.
Днём было слишком шумно, неумолкающие щебет и гомон непрерывно лились в его небольшие округлые уши, грозя заглушить какой-нибудь по-настоящему важный звук.
Днём порою поднималась пыль, попадавшая в его большие, широко расставленные ноздри и заставлявшая его сердито чихать.
Днём порою бывало слишком жарко, особенно для него - большого и важного, несущего на себе груз длинных полосатых иголок.
И вообще, днём он любил дремать в своём тесноватом и тёмном, но таком уютном логове, вдыхая сквозь дрёму запах прижавшейся к нему тёплым боком подруги. Вот когда стемнеет - настанет время для степенного обхода окрестностей, для поиска вкусных стеблей, кореньев и луковиц, для обновления пахучих меток-ориентиров, для частых, хоть и крайне осторожных любовных игрищ…
Он не любил вылезать из норы днём. Но высокие иногда просили это сделать. Просунув свою большую мягкую лапу в логово, высокий дотрагивался лишёнными когтей пальцами до его морды и делился с ним своим беспокойным любопытством: что там, снаружи? Вон там, вдоль ручья? А там, на вершине холма? А на широкой, усыпанной камнями тропе?
И он, фыркая и отряхиваясь, прерывал свою дневную дрёму и вылезал из норы, в светлый, шумный и пыльный мир. Неспешно семенил по хорошо знакомым холмам, стараясь держаться в тени скал и деревьев, выискивал съедобные растения (лениво, для порядка, зная, что по возвращении высокий накормит его до отвала куда более вкусными овощами - в самом деле, не гулять же ему, большому и важному, просто так, впустую!) и, оглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь, время от времени чувствуя где-то рядом присутствие высокого. Точнее - высоких. Он знал, что о дневных прогулках его просили разные высокие - самцы и самки, старые и молодые, по-разному звучащие и пахнущие. Он вообще повидал за свою жизнь много высоких. Большинство пахло слегка похоже на него самого и других близких ему зверей. Это были свои - те, кто не причинят вреда, а, возможно, даже угостят чем-то вкусным. Некоторые из них не только пахли похоже - они то и дело сами становились зверями, ещё более большими и важными чем он сам. Реже ему встречались другие высокие - с чужим запахом, иногда - странные на слух. Их следовало опасаться, как и любых больших зверей.
А вот пятерых высоких, умеющих просить, он без труда узнал бы по запаху и по голосу - трёх самцов и двух самок, никогда не становящихся зверями, но умеющих хотеть вместе с ним. То один, то другой из них будил его днём или незримо сопровождал в обычных ночных прогулках, подсказывая направление. Он был любопытен - и высокие напоминали ему об этом, любопытствуя вместе с ним. Он видел, слышал и чуял - и высокие видели, слышали и чуяли вместе с ним. Просящим высоким были особо интересны дела других высоких, особенно чужих - и зверь со временем привык высматривать длинные нескладные силуэты, больше похожие с первого взгляда на деревья, чем на зверей, и внимательно следить за ними, будучи готовым в любой момент броситься наутёк. Когда он находил их, любопытство высокого незримого спутника ощущалось сильнее, а к овощам, которые ему давали потом, добавлялись сладкие фрукты. И когда он с аппетитом чавкал яблоком или дыней, стоящий рядом высокий был доволен вместе с ним. Ради всего этого несомненно стоило вылезти из норы днём.
И сейчас, затаившись в кустах над тропой, он смотрел на идущую по тропе фигуру. Таился он не то, чтобы хорошо - длинные иглы при каждом шевелении шуршали, задевая низкорастущие ветки, частое неглубокое дыхание не давало возможности замереть неподвижно, а полосатый чёрно-белый окрас делал его хорошо различимым для внимательного глаза. А невнимательные глаза в этих местах были редкостью.
Шедший по тропе высокий замедлил шаги, поворачиваясь к нему странной, очень большой и круглой головой. От него пахло чужаком. А ещё - дымом и пылью. Медленно, всячески избегая резких движений, он потянулся куда-то к своему животу, после чего от него послышался очень знакомый звук - сухое, сыпучее шуршание, перемежаемое тихим металлическим звоном. Звук, который некоторые высокие издавали, чтобы привлечь его внимание… точнее, не его, а спутника. Стоило ему узнать звук, как узнавание передалось дальше - а затем незримое присутствие спутника многократно усилилось.
Потом высокий заговорил. Он не понимал слов, но почувствовал внимание своего спутника к ним.
- Ухрин? Ксэдри? Ллайх? Чочь? Шудди? Кто бы сейчас меня ни слышал, доброго вам дня. Прошу, передайте Чайву: Нэрврин вернулся. Повторяю: Нэрврин вернулся. Нам надо поговорить. Повторяю: мне надо поговорить с Чайвом. Я иду в Тямбру. Повторяю: Нэрврин идёт в Тямбру, говорить с вождем Чайвом Гремучим. Доброго вам дня.
Кончив говорить, высокий присел и начал возить передними лапами в дорожной пыли. Когда он выпрямился и зашагал прочь, на том месте остались странные затейливые следы и кусок чего-то, пахнущего полузнакомо, но очень соблазнительно.
Он чувствовал что незримый спутник не боится странного высокого и даже рад его приходу, однако сам предпочёл подождать, пока незнакомец исчезнет из виду, и только тогда вразвалочку спустился на тропу, подобрал оставленное лакомство и утащил в кусты, чтобы там сгрызть без помех. Тот, кто смотрел его глазами, успел разглядеть в пыли знаки, оставленные на случай, если слова не успели расслышать: следы ладоней, обведённых двойной чертой.
А незнакомый высокий, замерший невдалеке у ствола старой сосны так неподвижно, что стал для него невидимым, внимательно присмотревшись, убедился: послание передано тому, кому надо. На повёрнутой боком морде между ухом и глазом проступал едва заметный под шерстью рисунок из трёх концентрических кругов.
Действительный мастер ковена мэтр Нэрврин проводил взглядом удаляющегося в кусты зверя. Предупредить о своём прибытии было обычным жестом вежливости, но именно из подобных мелочей и состояла половина его работы в этих полудиких краях. Неписаному этикету кланов мэтр Нэрврин учился долгих тридцать восемь лет, обойдя в своих странствиях всё протяжённое приграничье Нового Запада и повидав всё многообразие его обитателей.
Узнать обычаи каждого клана - легко. Какой клан станет делать тайну из своих обычаев? Если горцы вообще согласились разговаривать с тобой, расспросить их не составит труда. А вот как научиться тем вещам, о которых жители пограничья не расскажут, потому что сами никогда о них не задумываются? Спроси у человека “Как ты ходишь?” или “Как ты дышишь?” - много ли полезного узнаешь из его ответа?
Мэтру Нэрврину приходилось учиться самому, наблюдая за жизнью кланов, перебирать заметки предшественников, внимательно слушать то, что горцы рассказывали друг о друге - многое куда виднее со стороны - и сопоставлять, сопоставлять...
По землям клана Ихневмонов Нэрврин крался бы до самого места назначения, аккуратно обходя дозоры - разбойные обитатели Тахинэйкских ущелий ценили чужую ловкость, и их уважения трудно было добиться иным путём. Вот только очень тонкой была та грань, за которой подобное уважение переходило в быстрый, яростный и смертоносный ответ на угрозу.
В землях клана Шакала мэтр время от времени оставлял бы на дороге не особо ценную но полезную в хозяйстве мелочёвку - находка всегда радовала жителей Экхипаса куда больше, чем подарок, полученный из рук в руки, и человек, не требующий вернуть ему пропажу, относительно легко добивался их дружбы. Нет, Шакалы были отнюдь не глупы, они отлично понимали, что находки “потеряны” отнюдь не случайно, но дела это не меняло.
По лощинам Тахгхя-мезу, принадлежавшим Вепрям, Нэрврин шёл бы, прижимаясь к обочине широкой тропы, всегда оставляя ее свободной для вспыльчивых хозяев тех мест. Но если предстояло с кем-то говорить, пусть даже спросить дорогу - следовало сперва преградить будущему собеседнику путь, обратиться к нему предельно хамским тоном, начиная беседу издали, и не стушеваться, услышав в ответ что-нибудь грозно-неприветливое. Возможно, придётся еще раз или два обменяться “любезностями” прежде чем поймёшь, что можно переходить к более основательному разговору, и упаси тебя все, в кого ты веришь, сделать хоть полшага вперёд, вызывая собеседника на переход от слов к драке, или полшага назад, сдавая позиции.
Ну, а в земли Бобров мэтр не пошёл бы без своей палатки даже летом. Человек, ночующий просто в спальном мешке у костра, казался домовитым жителям берегов Звенящего Озера легкомысленным и ненадёжным. Даже дойдя до одного из поселений, следовало поставить свою палатку по ту сторону подъёмного моста и только потом начинать разговор с тамошними жителями. Если они отнесутся к тебе просто вежливо, то пригласят в гости, накормят, напоят и уложат спать. Ну, а если отнесутся уважительно - то не станут приглашать к себе, а внесут в твою палатку подушки, хлеб и невероятно горький пьянящий напиток, сами став гостями под твоим кровом…
Мэтр Нэрврин улыбнулся своим мыслям. Звенящее Озеро с его островными селениями-крепостями, выглядящими снаружи бесформенными глыбами брёвен и камня, а изнутри - изящными резными шкатулками, было сейчас ой как далеко - в северо-восточной оконечности приграничья. Последние девятнадцать лет его работа проходила в предгорьях Кхен-Кхаю, а основная база была здесь, в землях клана Дикобраза, где вежливость требовала известить местных жителей о своём прибытии как можно раньше. Здесь спокойно относились к любым пришельцам, но внезапное появление было надёжным способом нажить себе неприятности - от укоризненных взглядов старых друзей до десятка-другого лишних дырок в теле.
Когда-то, лет полтораста-двести назад, кто-то попробовал объяснить старейшинам клана смысл слова “сюрприз”. Общую идею старейшины поняли, но сочли, что смысл у слова сугубо бранный.
Мэтр Нэрврин тоже не любил сюрпризов. Наверное, потому, что сюрпризы слишком уж сильно любили его самого, чтобы на такую горячую любовь можно было ответить взаимностью. Здесь, на землях клана Дикобраза, ему порою удавалось от них отдохнуть, пока очередной сюрприз, случившийся где-то там, далеко, не срывал его с места - или сами Дикобразы не сдавали мэтру сюрприз, свалившийся на них, руководствуясь принципом “дай вам боже, что нам не гоже”.
